Спросить
Войти
УДК 398; 821.521
Б01 10.17223/18137083/70/4
А. И. Ковалевская
Российский государственный гуманитарный университет, Москва
Герой, наделенный легендарными родителями: формирование образа Мусасибо Бэнкэй в «Сказании о Ёсицунэ»
«Сказание о Ёсицунэ» - анонимное произведение XV в., отнесенное к жанру военных повествований (гунки-моногатари), в основе которого лежат некоторые исторические факты, но в большей степени устный материал и псевдоисторические данные. «Сказание о Ёсицунэ» является жизнеописанием знаменитого полководца XII в. Минамото-но Ёсицунэ, но в статье речь пойдет о не менее известном и ярком персонаже - вассале главного героя Сайто-но Мусасибо Бэнкэй. Рассмотрены возможные истоки формирования образа Бэнкэя и показано, что именно в «Сказании» он обрел свою целостность и стал значимым персонажем легенды в целом.
«Сказание о Ёсицунэ» (далее - «Сказание») - анонимное произведение XV в., которое традиционно относят к произведениям жанра, получившего в филологической науке название «военные повествования» (гунки-моногатари). Написаны они были преимущественно в периоды Камакура (1185-1333) и Муромати (13361573) и фокусировались на военных конфликтах, в первую очередь на гражданских войнах. В основе их лежали реальные исторические факты, но помимо этого во многом был задействован устный материал и некоторые псевдоисторические данные. В результате военные повествования уже сами стали использоваться в качестве материала для изучения исторического фона этих войн.
Что касается «Сказания», то это произведение, относящееся к так называемым поздним военным повествованиям, является одним из редких примеров того, как один из многих действующих лиц ранних военных повествований - полководец Минамото-но Ёсицунэ (1159-1189) - настолько полюбился аудитории, что стал героем отдельного произведения.
Традиционно и японские, и зарубежные исследователи относят это произведение, как и другие образцы жанра гунки-моногатари, к литературным сочинениям, поэтому нередко возникают проблемы, связанные с выявлением его жанровой природы (см., например, у исследователя японской литературы Дональда Кина:
Ковалевская Анна Игоревна - аспирант Российского государственного гуманитарного университета (Миусская пл., 6, Москва, 125993, Россия; lavokynna@gmail.com)
ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2020. № 1 © А. И. Ковалевская, 2020
«У автора не хватило мастерства соединить в едином теле сочинения несвязный материал, который остается лишь отступлением, уродующим повествование <...> неуклюжие переходы, повторы и противоречия портят литературное качество» [Keene, 1993, p. 897, 914]). Однако приведенные Кином детали говорят как раз об обратном: «Сказание» - не литературное, а фольклорное произведение, -во всяком случае истоки его лежат в устной традиции. Тому есть ряд доказательств 1, одним из которых является яркий образ верного Ёсицунэ вассала по имени Сайто-но Мусасибо Бэнкэй. В настоящей статье мы рассмотрим возможные истоки формирования этого образа и покажем, что именно в «Сказании» образ Бэнкэя обрел свою целостность и стал значимым персонажем легенды в целом.
Ранние источники, в которых мы можем найти упоминания о Ёсицунэ и его спутниках, в том числе и Бэнкэе, - это военные повествования «Повесть о смуте годов Хэйдзи» (Хэйдзи-моногатари, начало XIII в.), «Повесть о доме Тайра» (Хэйкэ-моногатари, начало XIII в.) и хроника сёгуната Камакура (1185-1333) «Восточное зерцало» (Адзума-кагами, ок. XV в.?). В первом источнике вообще нет упоминаний о Бэнкэе, во втором - несколько упоминаний о нем как о спутнике Ёсицунэ и один сюжет («Ночное нападение в усадьбе Хорикава», Хорикава-ёути), в котором Бэнкэй играет большую роль, наконец, в третьем источнике есть лишь несколько упоминаний его имени среди многочисленных спутников Ёсицунэ. В дальнейшем, по мере того как развивается легенда о Ёсицунэ, его более идеализированный образ начинает, видимо, формироваться, и возникает некий собирательный образ идеального спутника главного героя, который воплощается в Бэнкэе.
Среди легенд о Ёсицунэ существует четыре основных сюжета, в которых Бэн-кэй играет важную роль: «Битва на мосту» (Хаси Бэнкэй), «Бэнкэй в лодке» (Фуна Бэнкэй), «Застава Атака» (Атака-но сэки) и битва в усадьбе на реке Коромо (Ко-ромогава-но татакаи), - подобный хронологический порядок легенд мы можем встретить, например, в «Сказании». Однако формирование образа Бэнкэя, видимо, происходило несколько иначе: по всей вероятности, развитие начинается с легенд о последних годах Ёсицунэ и по мере развития продвигается назад, к начальным эпизодам - знакомству двух героев и рождению Бэнкэя. Это признают исследователи, занимавшиеся фольклорной составляющей «Сказания» [Симадзу, 1935; McCullough, 1966].
Начнем с того, что мы не можем обнаружить каких-либо исторических свидетельств о существовании Бэнкэя. Так, его имя упоминается в хронике сёгуната Камакура «Восточное зерцало», которое одни ученые, например Х. Симадзу, воспринимают как исторический источник, другие в настоящее время это оспаривают. Благодаря текстуальному анализу можно увидеть, что хроника скорее всего была составлена уже постфактум, с использованием сведений из других источников, - в пользу правящего рода [Feng, Wang, 1989]. В любом случае даже в «Восточном зерцале» имя Бэнкэй упоминается всего несколько раз, например, в записях, которые, вероятно, легли в основу сюжета «Бэнкэй в лодке»:
всадников.
Однако во многих других записях «Восточного зерцала», которые касаются бегства Ёсицунэ на север и в свою очередь легли в основу сюжета о переходе заставы, чаще упоминаются другие «свирепые монахи» акусо:):
При этом, по данным «Восточного зерцала», Сюнсё, в отличие от Сёи и Тюкё, действительно сопровождал Ёсицунэ в его путешествиях:
Стало быть, одним из реально существующих персонажей, повлиявших на формирование образа Бэнкэя, мог быть монах Сюнсё: из основной легенды о Бэнкэе мы знаем, что он также долгое время обучался на горе Хиэй, совершил там постриг и в дальнейшем позиционировал себя именно как подвижник с горы Хиэй.
Другой значимый элемент легенды о переходе заставы, оказавший влияние на формирование образа Бэнкэя, - это чтение «листа пожертвований» (й^^ кандзинтё:) и общение героя с управителем Тогаси. Интересно, что в «Сказании» сцена чтения «листа пожертвований» отсутствует, о чем мы еще поговорим, но, так или иначе, сцена между Бэнкэем и Тогаси в «Сказании» изображена очень эмоционально и обнаруживает сходство с похожим эпизодом, представленным в «Повести о доме Тайра», с участием другого знаменитого монаха по имени Монгаку 6:
_Бэнкэй_
В усадьбе Тогаси проходило празднование начала третьего месяца. <.. .> играли на музыкальных инструментах, пили вино. <...>
Мусасибо прошел мимо веранды с охраной и заглянул в дом в самый разгар праздника. Громким голосом он возвестил: «Явился подвижник!» От его крика даже музыканты сбились с ритма.
- Явился не ко времени! <.>
С криками выбежали несколько
«разноцветных», но тот и ухом не повел.
<.> они схватили его за руки, тянули и толкали, но ничего из этого не вышло. <...>
Они наступали на Мусасибо толпой, но он отвешивал удар за ударом <.> поднялось волнение, и тут вышел сам Тогаси в алых хакама, мягкой шапке наэ-эбоси и с алебардой в руках. <.>
- Кто таков, подвижник?
- Собираю пожертвования для храма Тодай.
- А почему один?
- Моих единоверцев много, но все они ушли вперед - в Миянокоси. <.> Что подадите, господин? - вопрошал Бэнкэй.
Тогда Тогаси приказал подать монаху. Ему были выданы 50 отрезов тончайшего шелка из провинции Кага от хозяйки в качестве подаяния за грехи, белые хакама и зеркала. Подали монаху и другие члены семьи, и служанки, а всего - 150 человек (Гикэйки, 1964, с. 337-338).
Монгаку Как раз в это время Главный министр Мороката играл пред государем Го-Сиракавой на лютне <.> Веселье и оживление царили за парчовыми завесами. <...>
Но при звуках громового голоса Монгаку все сбились с ритма, мелодии оборвались.
«Кто там? Гоните его взашей!» -повелел государь [Го-Сиракава]. Молодые придворные, скорые на расправу, наперегонки бросились выполнять приказание и окружили Монгаку. <.> «Монгаку не двинется с места, пока не будет пожаловано поместье в собственность храма Божьей Защиты в Та-као!» - отвечал он. Сукэюки хотел было вытолкать Монгаку в шею, но тот, перехватив поудобнее свой свиток, с размаху ударил его этим свитком по высокой придворной шапке, сбил шапку с головы, а потом, сжав кулаки, ударом в грудь повалил царедворца навзничь. <.> Так бросался он то в одну сторону, то в другую, со свитком в левой руке и с мечом в правой; казалось, будто в обеих руках у него оружие! <...>
Тут уж все, кто был во дворце, разом навалились на Монгаку, так что он не мог шевельнуться. <.>
- Дерзкий монах! - прозвучало августейшее слово, и Монгаку тут же заключили в темницу (Повесть о доме Тайра, 1982, с. 250-252).
Как мы можем убедиться, эпизод, представленный в «Повести о доме Тайра», практически до мельчайших деталей похож на эпизод, представленный в «Сказании», с тем лишь отличием, что в «Повести о доме Тайра» данный эпизод как раз предваряет чтение Монгаку «листа пожертвований», а завершается ссылкой Монгаку за дерзкое поведение (в отличие от Бэнкэя, который получает подаяние).
Итак, в «Сказании» сам эпизод чтения «листа пожертвований» отсутствует, но он отражается в пьесе «Застава Атака» и танце «Тогаси». Это, в частности, приводит некоторых исследователей, например Х. Симадзу, к вопросу, не могла ли пьеса «Застава Атака» появиться раньше сюжета «Сказания»? Другой исследователь, Сиранэ Харуо, наоборот, считает, что пьеса опирается на «Сказание»: ее датировка и авторство точно не известны, но предполагается, что она была написана во второй половине XV - начале XVI в., в период творчества драматурга Нобуми-цу (1435-1516) [Traditional Japanese Literature, 2007, p. 1017-1018]. Мы придерживаемся второй точки зрения: кажется, что такой значимый элемент, как чтение
«листа пожертвований», не мог быть опущен в «Сказании», а скорее, наоборот, был добавлен позднее, по аналогии со сценой чтения листа монахом Монгаку.
Так или иначе, влияние образа Монгаку, вероятно, распространяется еще на один сюжет - «Бэнкэй в лодке». Мы уже указывали ранее, что в нескольких записях «Восточного зерцала» (от 11-й луны 1185 г.) упоминается столкновение вассалов Ёсицунэ с морской стихией, лишенное, однако, мистического подтекста. Во всех же задействовавших этот сюжет вариантах легенды 7 со стихией борется Бэнкэй, вознося молитву буддам. Наиболее ярко подобный эпизод представлен в пьесе «Бэнкэй в лодке», интересен также эпизод, в котором Ёсицунэ усмиряет ветер, сбивший корабль с курса, - в обеих сценах прослеживаются параллели с одним из эпизодов «Повести о доме Тайра»:
Пьеса «Бэнкэй в лодке» Бэнкэй, не растерявшись, встал меж ними: «Нет, меч тут не поможет!»
И перебирая четки, начинает
Произносить молитву: Богу-хранителю Восточных врат, Годзандзэ, Богу-хранителю Южных врат, Гундари,
Богу-хранителю Западных врат, Дайитоку, Богу-хранителю Северных врат, Конго,
Всем богам-хранителям,
И главному среди них, Всемогущему защитнику Фудо!.. <...>
Он молится, и злые духи в страхе
Все дальше отступают (Ночная песня, 1989, с. 107-108).
«Сказание о Ёсицунэ» И тут с вершины горы Хакусан налетел ветер и погнал судно обратно к мысу Судзу, что в провинции Ното. И неожиданно настроение воинов переменилось <.> А Ёсицунэ извлек из своего дорожного ящика меч в ножнах с серебряной отделкой и погрузил его в море со словами: «Подношу Вам, восьми великим царям-драконам!» Потом обернул в алые хакама китайское зеркало и погрузил его с северной стороны со словами: «Преподношу царям-драконам!» После чего ветер прекратился (Ги-кэйки, 1964, с. 348).
«Повесть о доме Тайра»
<.> волны, казалось, вот-вот опрокинут судно. <.> Когда гибель, казалось, была уже неизбежна, он [Монгаку] вдруг вскочил, выпрямился во весь рост на носу корабля, вперил свирепый взгляд в волны и во весь голос крикнул:
- Эй, Царь-Дракон, где ты там, слушай! Как смеешь ты столь невежливо обходиться с судном, несущим праведного монаха? Погоди, вот ужо поразит небесная кара все ваше драконово племя!
По этой ли, по другой ли причине, но только вскоре волны улеглись (Повесть о доме Тайра, 1982, с. 253).
Мы видим, что и в «Сказании», и в «Повести о доме Тайра» есть мотив подношения царям-драконам, и кажется, что представленный в пьесе мотив молитвы божеству Фудо никак с ним не соотносится. Однако если обратиться к традиции почитания в Японии божества Фудо (букв. «неподвижный», санскр. Ачаланатха), можно найти гораздо больше сходств. Из многочисленных легенд о монахе Мон-гаку нам известно, что он является представителем горного подвижничества, в котором одно из особых мест занимает именно Фудо - один из «светлых государей» (мёо). Списков таких государей существует разное количество, но чаще всего говорится о пяти, - и один из таких вариантов как раз представлен в пьесе.
Далее, многие водопады в Японии называются в честь Фудо, с чем связывают и его изображение в обличии дракона - повелителя вод. Существует немало легенд, в которых Фудо является подвижникам в водах водопада, в том числе и монаху Монгаку: однажды он дал обет простоять под струями водопада Нати в течение двадцати одного дня, но когда силы монаха начали иссякать, к нему явились спутники Фудо, после чего вода водопада уже не казалась ему такой холодной (см., например, «Повесть о доме Тайра», 1982, с. 245-247).
Вероятно, в данном сюжете «Бэнкэй в лодке» мы наблюдаем некоторое смешение мотивов, тем не менее общий образ решительного монаха, защищающего команду от бури, передан очень точно, и можно с уверенностью говорить о влиянии образа Монгаку на формирование образа Бэнкэя и в данном сюжете.
Итак, в сюжетах о годах изгнания Ёсицунэ и Бэнкэя на формирование образа Бэнкэя в первую очередь повлияли образы столь же верных (как Сюнсё) и вспыльчивых (как Монгаку) монахов. Х. Симадзу также считает, что наличие исторических записей о монахах с г. Хиэй («Восточное зерцало») и сцен с монахом Монгаку («Повесть о доме Тайра») упростили переход к единому образу Бэн-кэя [Симадзу, 1935, с. 443].
Следующим, видимо, должен быть назван сюжет о столкновении Ёсицунэ и Бэнкэя на мосту Годзё, после чего Бэнкэй становится вассалом Ёсицунэ. Сначала, однако, следует сказать о возможных путях формирования этого сюжета в целом 8.
В ранних источниках - «Повести о смуте годов Хэйдзи», «Повести о доме Тайра», хронике «Восточное зерцало» - сюжет данной легенды отсутствует, и, видимо, первые полноценные легенды появляются ближе к XV в.; в это же время, кстати, появляются пьесы театра но и формируется «Сказание».
Ключевыми для данного сюжета являются мотив числовых формул с цифрой девять и сам эпизод сражения Ёсицунэ и Бэнкэя.
Что касается первого мотива, то он довольно распространен как в японском, так и в мировом фольклоре 9: герой дает обет или обещание сделать что-то сто (тысячу) раз, но на девяносто девятый (девятьсот девяносто девятый) раз происходит нечто, из-за чего обет прерывается.
Основная гипотеза, выдвинутая Х. Симадзу, заключается в том, что первоначально этот мотив был связан с Ёсицунэ: в рассказах «Бэнкэй на мосту» и «Дворец тэнгу» 10, говорится о том, что Ёсицунэ должен убить тысячу воинов из рода Тайра в качестве заупокойной службы по отцу (в последнем рассказе - это предсказание самого отца Ёсицунэ, которого он встречает в буддийском аду). Однако это не тот поступок честолюбивого героя и великого полководца, одолевшего род Тайра, который народная традиция захотела бы отразить в легендах, поэтому мотив «переносится» на вассала. И уже в более позднем варианте - «Повести о Бэнкэе» - убийства совершает именно Бэнкэй. Он хочет снять сто мечей с воинов Тайра в качестве пожертвования на отстройку храма Сёся, который до этого нечаянно спалил, однако завершить задуманное у него не получается, поскольку сотым человеком оказывается Ёсицунэ.
Х. Симадзу считает, что пьеса «Бэнкэй на мосту» развивалась скорее под влиянием одноименного рассказа, либо существовал какой-то другой общий источник, поскольку в пьесе есть некоторые детали, отсутствующие в рассказе.
В свою очередь, «Бэнкэй на мосту» старше «Повести о Бэнкэе» (хотя оба они обычно датируются первой половиной XV в.). Так или иначе, мост в данном сюжете появляется позднее (и это признает и Х. Мак Каллоу), т. е. старейшим вариантом является соответствующий эпизод «Сказания», в котором мост как раз отсутствует. Х. Симадзу полагает, что этот вариант сформировался из местной легенды, которая позднее включила в себя мотив моста Годзё, а завершила свое формирование в легенде «Бэнкэй на мосту». Эта легенда, по мнению исследователя, сформировалась чуть ранее годов Эйкё (1429-1441) и уже в таком виде довольно быстро распространилась [Симадзу, 1935, с. 305-309].
При этом, согласно «Сказанию», в столице разбойничает Бэнкэй (мотивация у него отсутствует, но сам числовой мотив сохраняется), и получается, что одна из частей более раннего сюжета - схватка героев в храме - сохраняется, а другая -убийство воинов самим Ёсицунэ - опускается. С одной стороны, это, вероятно, влияние процесса идеализации главного героя, создания более благоприятного образа, а с другой - в «Сказании», возможно, представлен не самый ранний вариант данного сюжета: либо действительно существовал какой-то несохранившийся вариант, либо этот сюжет все-таки подвергся влиянию более позднего сюжета «Бэнкэй на мосту», о котором говорит Х. Симадзу.
Обратимся теперь к другому интересующему нас мотиву - самому сражению Ёсицунэ и Бэнкэя, в котором можно усмотреть сказочный сюжетный тип «Дети и великан» 11: хрупкий, женоподобный Ёсицунэ побеждает огромного свирепого монаха и делает его своим вассалом. Однако в данном случае нас в большей степени интересует не сходство данного сюжета со сказочным, а возможное влияние на образ Бэнкэя, которое мы можем обнаружить в схожих сценах сражения Ёси-цунэ с другими разбойниками.
Напомним, что в сюжете «Сказания» Бэнкэй именно разбойничает в столице. Надо отметить, что Япония кишела шайками грабителей уже с периода Хэйан (794-1185): в дневниках и других записях можно встретить упоминания о частых набегах таких шаек на дома столичных жителей, а в провинции положение было еще более плачевное. Отпетые разбойники становились известными на всю страну, а истории о ночных грабежах появлялись так часто, что им даже выделили отдельный свиток в «Стародавних повестях» (Кондзяку-моногатари, XII в.) 12
Не удивительно, что подобные сюжеты нашли отражение и в легендах о Ёси-цунэ. Пожалуй, самое раннее упоминание о столкновении Ёсицунэ с разбойниками мы встречаем в «Повести о смуте годов Хэйдзи». В первый раз Ёсицунэ сталкивается с конокрадом, который, будучи «ростом в шесть сяку 13, <...> вытащил меч и собирался биться до последнего. Никто не отваживался к нему подступиться» (Повесть о смуте., 2011, с. 207)]. Тем не менее юный Ёсицунэ связывает врага. В другой раз он слышит, как в соседский дом забираются грабители: «Ёсицунэ взял меч, вбежал посреди них, четверых зарубил и ранил двоих, сам же вышел из схватки без царапины» (Повесть о смуте., 2011, с. 208).
В «Сказании» появляется уже полноценный образ разбойника - монаха по имени Фудзисава, который нападает на постоялый двор Кагамив провинции Оми (совр. преф. Сига), где остановился юный Ёсицунэ по пути в северный край. В битве они не уступают друг другу, но в результате Ёсицунэ побеждает монаха. В другом сюжете «Сказания» появляется еще один «головорез» по имени Тан11 По указателю [1ке<!а, 1971] это сюжеты № 327, 327А, 327В и 327С.
кай, который должен убить Ёсицунэ за то, что тот похитил трактат у известного буддийского монаха.
Сравним облик троих героев «Сказания» - Фудзисава, Танкая и самого Бэнкэя:
Фудзисава Танкай Бэнкэй
Монах Фудзисава облачился в черные кожаные доспехи поверх темного платья хитатарэ, завязал шнуры шлема, вложил в футляр из медвежьей кожи длинный меч в лакированных ножнах и взялся за рукоять алебарды (Гикэйки, 1964, с. 60). Он облачился в трехцветный набрюшник поверх темного платья хитатарэ; у пояса он держал золоченый меч, <.> а в руках нес алебарду. Хоть он и был монахом, но имел обыкновение не брить голову, поэтому в монашеском боевом колпаке, натянутом на эту обросшую голову, он был похож на черта (Гикэйки, 1964, с. 92-93). Поверх темного платья хитатарэ, надел черные доспехи. Хоть он и был монахом, но голову не брил, поэтому на от- 14 росшие в три сунна волосы он нахлобучил шапку момиэбоси. <.> у пояса он держал длинный меч в черных лакированных ножнах, <... > и имел при себе алебарду (Гикэйки, 1964, с. 203).
Очевидно, что описания облачения всех подобных персонажей очень похожи, и любопытно, что все эти герои, несмотря на род своих занятий, представлены как монахи. Наконец, обращает внимание набор оружия героев, который зачастую также совпадает. Об этом пишет Х. Симадзу: он обнаруживает во многих источниках перечисление семи видов оружия, которое используют разные разбойники, в том числе Бэнкэй. Таким образом, он приходит к мысли о том, что и Бэнкэй в какой-то момент начинает осмысливаться как разбойник, который после встречи с Ёсицунэ встает на правильный путь [Симадзу, 1935, с. 563-564]. Среди обладателей этого особого оружия есть также разбойник по имени Кумасака Тёхан, который является одним из персонажей легенды о Ёсицунэ.
Очевидно, что это образ более позднего происхождения и, вероятно, также является собирательным: сюжеты с ним, можно даже сказать, отделяются от легенды о Ёсицунэ, например, появляются рассказы, где мы узнаем о верующих родителях Кумасака, или о том, как он крадет лошадь у своего дяди (вспомним конокрада из «Повести о смуте годов Хэйдзи»).
Нас в первую очередь интересуют пьесы театра но «Кумасака» (середина - конец XV в.) и «Заломленная шапка» (ок. XVI в. ?). В этих пьесах, как, впрочем, и в других сюжетах о нападении разбойников, упор всегда делается на то, что противник выше, крупнее, сильнее или старше хрупкого Ёсицунэ, который в некоторых сюжетах еще даже не достиг совершеннолетия.
Сравним несколько подобных схваток:
Бэнкэй | Фудзисава
Мусасибо широко размахнулся и ударил. <.> Ондзоси 15 подобно молнии уклонился влево так, что кончик длинного меча Бэнкэй увяз в стене. И пока он пытался вытащить меч, Онд-зоси подбежал к нему, выбросил вперед левую ногу и сильно ударил его в грудь, - Бэнкэй тут же оборонил свой длинный меч (Гикэйки, 1964, с. 121).
Взмахнув алебардой, монах Фудзи-сава бросился на Сяна-о 16. Тот же встретил его, и они один за другим принялись наносить удары. Фудзисава схватил алебарду за самый конец рукояти и нанес удар. Сяна-о отпрыгнул и ударил в ответ. Его меч был знаменитым сокровищем, поэтому одним ударом он перерубил древко алебарды. Фудзисава попытался обнажить меч, но не успел - Сяна-о ударил его прямо по шлему, разрубив череп пополам (Гикэйки, 1964, с. 62).
Танкай
Ондзоси с коротким мечом в руке побежал навстречу Танкай, - закипела яростная схватка. Тут Танкай понял, что ему не справиться с таким противником, и он, решив нанести смертельный удар, взял поудобнее алебарду и яростно ударил. Ондзосиже ударил Танкая по рукояти алебарды. Когда же алебарда выпала из рук Танкая, Ондзо-си подбежал к нему и кончиком своего короткого меча угодил точно по его шее, так что голова покатилась с плеч. В 38 лет нашел он свой конец (Гикэйки, 1964, с. 95).
Кумасака [пьеса «Кумасака»] Кумасака сделал выпад и алебардой нанес удар, способный пробить стену. Но Усивака, отпрыгнув, парировал удар. <.> Он начал передвигаться так быстро, словно парил в воздухе. <...> Тогда Кумасака бросил алебарду и, расставив свои огромные ручищи, попытался зажать Усивака в углу, но тот ускользнул как молния, туман, лунный свет на водной глади, - глаз его видел, а руки не могли коснуться. Ку-масака был повержен ^а1еу, 1921, р. 67-68).
[пьеса «Заломленная шапка»] Пока сбитый с ног Кумасака пытался подняться, Усивака ударил его мечом в живот, разрубив надвое ^а1еу, 1921, р. 79-80).
И вновь мы можем видеть, что изображения схватки двух героев похожи. Разбойники, как и Бэнкэй, показаны опытными вояками, которые зачастую намного старше Ёсицунэ: Фудзисава по сюжету сорок один год, Танкаю - тридцать восемь, Кумасаке - шестьдесят три. Любопытно, что о возрасте Бэнкэя ни в одном источнике не упоминается, тем не менее очевидно, что он старше и опытнее юного Ёсицунэ. И при этом мы видим, что во всех сражениях опыт разбойников не может сравниться с той ловкостью и легкостью, с которой сражается Ёсицунэ. Обращает внимание также модель битвы: Ёсицунэ ловко парирует удары противника и в конце ударяет его так, что оружие выпадает из рук. И во всех случаях, кроме битвы с Бэнкэем, сражение заканчивается смертью разбойника.
Наконец, интересно обратить внимание на формирование внутренних переживаний персонажа, которое с особой силой проявляется в пьесах. Сравним несколько вариантов:
Кумасака (пьеса «Заломленная
шапка») Разбойник: Да будь мы хоть богами, не смогли бы спастись от нашей судьбы. Соизвольте отозвать людей!
Кумасака: Ты прав, даже разбойники должны быть избавлены от кровопролития. Иди, отзови моих людей!
Разбойник: Слушаюсь. Кумасака: Постой! Должен ли Кумасака Тёхан бояться произошедшего? Никогда! Сможет ли тогда он скрыть свой позор? Разбойники, в атаку! ^а1еу, 1921, р. 78-79).
Бэнкэй (пьеса «Бэнкэй на мосту») Хор: Загадочный, страшный мальчик <.> никто еще не мог противостоять ему. <.>
Бэнкэй: Нет уж, сегодня ночью я не пойду в святилище... Но что же это, такой могучий человек, как Бэнкэй, никогда не должен бояться и бежать из-за каких-то слухов! Когда наступит ночь, я отправлюсь на мост и сражу этого злодея! 17
Бэнкэй (рассказ «Бэнкэй
_на мосту»)_
Бэнкэй решает посмотреть на некого духа, убивающего в ночи неосторожных путников. Увидев гору трупов и красную от крови реку, он сперва отступает, но взяв себя в руки, возвращается. В битве Ёсицунэ ударяет его так, что Бэнкэй теряет меч и после этого обещает ему служить (цит. по: [МсСиИоияИ, 1966, р. 41]).
В пьесах с участием Кумасаки и Бэнкэя появляется мотив преодоления страха перед Ёсицунэ, и можно подумать, что это некий художественный прием, преемственность традиции, однако подобный мотив мы встречаем также в рассказе «Бэнкэй на мосту». Отметим, что рассматриваемые для сравнения пьесы приписываются разным драматургам, творившим в разное время: пьеса «Кумасака» была создана в середине - конце XV в., а пьесы «Заломленная шапка» и «Бэнкэй на мосту» примерно в конце XV - начале XVI в. Если основываться на данных датировках, то ясно, что образ разбойника Кумасаки мог повлиять на развитие образа Бэнкэя, но, скорее всего, речь может идти об образах в рассказах и пьесах, уже «отделенных» от «Сказания». Тем не менее образы других разбойников вполне могли оказать влияние на развитие образа Бэнкэя, хоть мы не можем быть уверены в том, что это были конкретные образы, например, монахов Фудзисавы и Танкая. И, как пишет Х. Симадзу, разбойники, вроде Танкая или Кумасаки, вполне могли бы занять место вассала Ёсицунэ.
Наконец, завершается развитие образа появлением легенд о детстве и юношестве Бэнкэя. И поскольку Бэнкэй - вымышленный и, очевидно, собирательный образ, а сюжеты о его рождении и взрослении появляются позднее других, то эти сюжеты становятся наиболее вариативными в мелких деталях (см. таблицу) и обнаруживают большое сходство со сказочными сюжетами.
Х. Симадзу полагает, что, скорее всего, старейший источник, где впервые упоминается имя отца Ёсицунэ, - это «Сказание», но стоит отметить, что из рассматриваемых нами вариантов только в двух из них («Повесть о Бэнкэе» и «Сказание») представлена развернутая биография Бэнкэя.
Детали сюжетов о Мусасибо Бэнкэй Specifics of storylines with Musashibo Benkei as a character
Произведение Место рождения Детское имя Имя отца, настоятеля Кумано Имя матери
«Сказание» Онивака Бэнсё Дочь дайна-гона второго
Провинция Кии (совр. Вакаяма) ранга
«Повесть о Бэн-кэе» (рассказ) Вакаити Бэнсин
«Бэнкэй на мосту» (рассказ) Тандзо «Дворец тэнгу» (рассказ) В соответствии со «Сказанием» (св. 3) Бэнкэй рождается только на восемнадцатом месяце и выглядит как двух-трехлетний ребенок с волосами до плеч и зубами во рту. Отец мальчика сразу же желает избавиться от него, но благодаря матери младенца решают отдать на воспитание тетке. Тетка же видит, что мужчиной ему уже не стать, а надо бы стать буддийским монахом (Гикэйки, 1964, с. 105), поэтому его отдают в монастырь на горе Хиэй. Несмотря на буйный нрав, Бэнкэй имеет хорошие успехи в учебе, знает буддийские тексты и правила общины, что впоследствии не раз выручает героев во время изгнания Ёсицунэ.
В данном случае можно говорить о чудесном рождении героя и о влиянии на данный сюжет сказочных мотивов [Thompson, 1958]: ребенок с необычной внешностью (группа мотивов Т551), длительная беременность (группа мотивов Т570), младенец с чертами взрослого (группа мотивов Т585). Кроме того, в «Сказании» упоминается, что в возрасте пяти лет Бэнкэй выглядит как двенадцатилетний юноша, что также является сказочным мотивом быстрого роста / взросления (мотив Т615). Наконец, важным элементом является также то, что героя отдают на воспитание тетке, которая отправляет его дальше - в горный храм (мотив F612 -отсылка из дома).
Если ли же мы обратимся к «Повести о Бэнкэе», то обнаружим, что в целом здесь сохраняется та же структура, что и в сюжете «Сказания», но, во-первых, появляется ряд новых мотивов, например: мать молится семь дней с просьбой о ниспослании ребенка (мотив Т548.1 - молитва бездетных родителей), божество дает матери во сне перо коршуна (мотив Т516 - чудесное зачатие во сне, мотив Т536 - чудесное зачатие с помощью пера), а во-вторых, развиваются некоторые исходные мотивы: так, Бэнкэй находится в утробе уже не восемнадцать месяцев, а три года, а помимо длинных волос и зубов у младенца появляются также мышцы на руках и на ногах. Таким образом, мы видим, что даже на примере эпизодов зачатия и рождения 18 происходит разрастание сюжета за счет добавления новых деталей. Это может свидетельствовать о том, что «Повесть о Бэнкэе» появилась позднее и, вероятно, под влиянием «Сказания».
Упомянутые сказочные мотивы в большом количестве можно обнаружить как в западных, так и в восточных традициях. В японской традиции также существует
немало сказок с подобным зачином 19: рождение ребенка у бездетной пары (Рики-таро, Момотаро) либо у бездетной пары после молитвы (Урикохимэ, Иссумбоси, Змееныш); новорожденный ребенок очень быстро вырастает и становится самым сильным в окрестности (Рикитаро, Момотаро, Змееныш). Героя высылают из дома: Рикитаро - из-за большого аппетита, а Змееныша - поскольку он пугает односельчан своими размерами. К слову, тот же мотив мы встречаем в легенде о самом Ёсицунэ: его отсылают в монастырь на горе Курама, чтобы он не навредил правящему в то время враждебному дому Тайра. Отметим, наконец, что сказочные мотивы, обнаруживают свои истоки в мифе, и японская традиция не исключение: так, легендарный император Кэйко отправляет своего сына Ямато-такэру в опасный поход, поскольку пугается его необузданной силы (Кодзики, 1994, с. 70).
Дальнейшее развитие сюжета соотносится с уже обсуждавшимися эпизодами: воспитание Бэнкэя на горе Хиэй, где он становится монахом, связано, по-видимому, с влиянием образов «свирепых монахов» из «Восточного зерцала», а его тяга к злодеяниям - с влиянием образов разбойников. Поскольку же речь идет о персонаже вымышленном и собирательном, в эпизодах его детства особенно проявляется народная фантазия: «Бэнкэй, у которого не было реально существующих родителей, был наделен ими народом в легендах», что в полной мере касается и места его рождения, и детского имени [Симадзу, 1935, с. 147].
Таким образом, мы видим, что на разных этапах формирования образа Бэнкэя он «вбирал» в себя самые разные элементы традиции: лояльность - у «свирепых монахов» с горы Хиэй, сопровождавших Ёсицунэ в годы изгнания, вспыльчивость - у легендарного монаха Монгаку, разбойничье прошлое - у монахов-разбойников, наконец, необычное рождение и детство - у сказочных героев, что завершило образование самого настоящего биографического цикла.
Вероятно, соединение всех элементов легенды о Бэнкэе (также как и о Ёси-цунэ) происходит именно в «Сказании». Так, здесь подробно описываются последние годы не только Бэнкэя, но и главного героя произведения - годы, которые были зафиксированы хуже всего, и единственным источником, содержа?
